Пастырское окормление душевнобольных в условиях психоневрологического интерната

Протоиерей Андрей Лоргус

Работа священника с людьми, страдающими психическими заболеваниями, - это особенная работа. Мне хотелось бы поделиться опытом своего служения в домовом храме в честь св. муч. Трифона, находящемся в одном московском психоневрологическом интернате (ПНИ), где я служил священником в течение 13 лет - с 1994 по 2006 год.

Интернат - это не медицинское учреждение, там не лечат, а содержат тех, кто не может жить самостоятельно или в семье, не способен работать и обслуживать себя. Живущие там люди - это инвалиды либо с детства, либо те, кто приобрел инвалидность в зрелом возрасте. Сюда привозят и оставляют навсегда своих близких - детей, молодых людей и стариков. У некоторых из них нет дома, семьи, родных. По сведениям персонала интерната, лишь 10% больных имеют родственников, причем не все они посещают своих родных. Многие из них осознают, в какое место их определили жить навсегда. В интернатах люди живут всю свою оставшуюся жизнь. Там и умирают. Иногда их переводят из одного интерната в другой, иногда помещают в больницы, лечат, затем возвращают в интернат.

Интернат, о котором идет речь, был рассчитан на тысячу человек. Когда я начал в нем служить, в нем было около 400 детей от 5 до 16 лет.

Я хочу, прежде всего, поделиться опытом отношений нашей общины и меня как священника с персоналом интерната. Когда я начинал свое служение в ПНИ, еще не было соглашения о сотрудничестве между Русской Православной Церковью и Комитетом социальной защиты, но у нас были договоренности между благочинным и директором интерната. Поначалу персонал ПНИ относился к нам настороженно. Потребовалось лет десять для того, чтобы мы окончательно подружились. Приходилось вести определенную дипломатическую работу, общаться не столько с больными, сколько с персоналом. Многие врачи были заинтересованы в пасторской помощи для себя: кто-то хотел освятить квартиру, кто-то - исповедоваться, кто-то - причаститься. Именно это, может быть, и сыграло самую весомую роль в налаживании отношений с персоналом.

Само литургическое служение требовало неординарных усилий. Например, у меня возникла такая проблема: как исповедовать подростков, которые не могут ничего сказать? Я дерзнул обратиться к Святейшему Патриарху Алексию. Как-то Великим постом (в 1995 г.) Патриарх служил в одном московском монастыре, я в алтаре подошел и спросил его, как быть. Речь шла об исповеди таких больных детей, которые не владеют речью. И он мне сказал очень важную вещь: "Принимайте их исповедь, как "немую" исповедь". И потом я использовал этот совет в отношении моих больных.

Среди тысячи больных есть люди с очень разными диагнозами и состояниями. Кто-то может разговаривать, кто-то - не может. Чьим-то словам можно доверять, чьим-то - ни в коем случае нельзя. И есть много больных, которые меняются непрерывно. Нет среднего, общего для всех подхода. Каждого больного, если его немножечко узнать, можно понять: может быть сегодня, а может быть завтра. Только так, конкретно, и именно на сегодняшний день.

К сожалению, сотрудники интерната относились к больным как к людям другого сорта, как к не-людям, как к животным. Действительно, многие пациенты выглядели, в общем, безнадёжными. Но это были живые души, которые нуждались не столько в лечении, сколько в уходе, сочувствии и любви. Однако сформировать такое отношение к ним у персонала ПНИ мне до конца не удалось. Все годы моего служения в ПНИ отношение сотрудников оставалось достаточно циничным и жестким.

Правда, нужно иметь в виду, что сотрудники ПНИ работают там десятками лет, и профессиональное выгорание наступает у них довольно быстро. И у врачей-психиатров, и у медсестер, и у нянечек, и у поваров, и у всех, кто обслуживает больных. Это серьезная проблема.

У меня, как и у многих священников, конечно, были мифы по поводу служения в интернате.

Миф первый заключался в том, что, как только мы начнем совершать Божественную литургию и таинства, изменится климат во всем интернате. Он переменится мистически, он переменится духовно, молитвенно.

И в определенной степени это произошло. Многое изменилось в нашем понимании, в нашем отношении к интернату и храму - это моя субъективная оценка. Регулярные службы, дисциплинированные больные, подтянувшиеся врачи и сестры - в дни, когда совершалась служба, все это было заметно и всем нравилось.

Но литургической жизни, как я вскоре понял, недостаточно. Вне всякого сомнения, она необходима и составляет сердцевину пастырского служения. Однако само совершение службы не меняет всерьез отношения, психологический и нравственный климат в интернате.

Своей важной задачей я считал построение отношений с больными и персоналом, и эта задача более-менее решалась. Но я понял, что один священник на тысячу больных - это слишком мало: если здоровый человек, придя в храм, может рассказать мне о своей проблеме в течение пяти-десяти минут, то с больным невозможно рассчитывать на такое время. Ему нужно уделить в течение года несколько дней, в которые я смогу прийти к нему в палату или он - в храм, чтобы мы с ним поговорили какое-то время. Тогда я постепенно начну понимать, что с ним происходит, каково его прошлое, и чего он от меня ждет. Такие отношения сложились с некоторыми людьми в ПНИ. Но наша община, которую я знал и которую люблю до сих пор, - это человек 50, может быть 70. А в интернате живет тысяча человек.

Миф второй заключался в том, что я как священник смогу там служить, и, в общем, мне ничего не угрожает. Служащий литургию священник защищён от профессиональной деформации.

Но оказалось, что при служении в таком месте священнику угрожает немало опасностей, и прежде всего пастырское выгорание. В таком месте особенно оно настигает, потому что напряжение, которое требуется от священника при служении в интернате, намного выше, чем на обычном приходе.

Еще одна особенность служения священника в ПНИ заключается в том, что находящиеся там люди в основном "отказники", то есть, у них нет близких. Но к некоторым все-таки приходят родители, братья, сестры, бабушки, дедушки, изредка дети навещают пожилых пациентов. И вот работа с ними оказалась не менее сложной.

Судьбы этих людей нередко трагичны. Например, позвонила одна женщина - она случайно попала на мой телефон - и спросила: "Как мне найти...?" Выяснилось, что она разыскивает дочь, которую лет семь назад сдала в интернат и потеряла ее следы. Ей приснился сон, после которого она стала искать дочь. Я дал ей телефон старшей медсестры, и, в конце концов, она ее нашла, та действительно была в нашем интернате. Затем эта женщина пришла в храм вместе с дочерью, исповедовалась, и до сих пор мы дружим. Но трагизм заключался в том, что она сдала дочь по требованию мужа. Семь лет ее мучило чувство вины, но она боялась сказать мужу о том, что разыскивает дочь. Прошли годы. Мы познакомились с ее мужем и старшим сыном, он тоже приходил к нам в храм помогать. Многое в их семье изменилось.

Очень важно, чтобы священник работал не только с больным, но и с его семьей; а также с семьями персонала. Сложно найти время на все это. Такая работа трудна и физически, и морально, поэтому выгорание неминуемо. К сожалению, это так.

Миф третий: милость Божия и благодать богослужения достаточны для того, чтобы изменить жизнь больных. На самом деле для того, чтобы жизнь действительно начала меняться, требуется неустанная работа священника и недюжинное напряжение сил общины и персонала. Необходима выстроенная системная работа десятков людей, составляющих один организм, одну команду, чтобы изменить сложную и устоявшуюся систему социальной заботы. Христианские нормы и отношения не быстро проникают в жизнь интерната. Требуется богослужебная и духовная жизнь, но также необходимы и забота о больных, и устройство широкой внутриинтернатской жизни.

Это могут быть уроки, занятия, художественные кружки, музыка, письма, открытки к праздникам, изготовление подарков - т.е. всё то, что мы делаем дома, в кругу семьи и с детьми. Такая работа требует самоотверженного труда и жертвенного служения.

Я, конечно же, осознаю, что переоценил свои силы тогда, в 1994 году. Понимаю, что, несмотря на свое психологическое образование, я был плохо подготовлен к служению в ПНИ. Сейчас я вижу отчетливо, что священник, который идет служить в интернат, во-первых, должен делать это по доброй воле, а, во-вторых, должен быть этому обучен.

Это служение не для всех. Нельзя туда насильно назначать священника и других людей. У них должен быть выбор. Кандидаты на это служение должны познакомиться с таким местом, побывать в нем хотя бы единожды. У меня были случаи, когда молодые студенты разных специальностей, в том числе и семинаристы, приходили помогать мне в интернате. И уходили оттуда в шоке, а через полгода звонили и говорили: "Батюшка, вы не думайте, что я пропал - я до сих пор в себя прийти не могу". То есть для них это было очень тяжелое, шокирующее переживание.

Мне помогали в основном женщины - то 10, то 20, то 30 человек. Все - прихожане из моего приходского храма. Многие из них приходили один раз, видели ситуацию, падали в обморок и больше никогда не приходили. Были такие, которые заставляли себя прийти 10 раз, но служить там не могли. А были те, которые остались до конца и до сих пор составляют некоторую общину.

Так что для служения в ПНИ должен быть отбор добровольцев, причем отбор очень мудрый, с любовным, теплым отношением к людям, с учетом их возможностей. Мы должны понимать, что далеко не все способны к такой работе.

И еще одно: люди, которые служат в таком интернате - будь то медсестры, священники, волонтеры, помощники священника по храму, - все они должны быть предметом нашей пастырской и психологической заботы (и психиатрической тоже). Очень важно, чтобы люди приходили туда здоровыми. Людям нужна и реабилитация, иногда даже диагностика: слишком велик стресс.

В начале своего служения я думал, что моя самая важная задача - наладить в интернате жизнь в литургии. Вслед за этим изменится и сама атмосфера, и отношения между людьми. В конце я понял, что важнейшее качество священника в интернате - смирение с тем, что он ничего изменить не может. Крестить, отпевать, служить литургию может, а вот чудес совершать не может. С больными надо просто жить и любить их, больше ничего. Не ставить себе возвышенные цели, потому что в этом случае ждет горькое разочарование. Мы должны честно себе сказать (я про интернат говорю, не про больницу), что эти больные никогда не будут здоровыми, у них "вечная прописка" в интернате, как бы страшно это ни звучало. Наша задача не исцелять их, а жить с ними. Приход в интернате - это жизнь внутри вот этого дома.

Жизнь в интернатах - трагична и мучительна, но для многих людей это единственная возможная форма существования. Служение священника в таких условиях должно исходить из этого факта. Священник приходит в интернат не для того, чтобы судить или обличать персонал, менять или "освобождать" людей, но чтобы жить с ними и служить им и вместе с ними.

К началу страницы